Однако часто подобное взаимодействие из сотрудничества перерастает в нарушение светскости государства. Многие примеры такого рода нарушений лежат «на поверхности» правоприменительной практики, или чуть глубже — на уровне законодательном.

  Возьмем, к примеру, проблему легализации полигамных браков. Когда серьезные и не очень политики говорят о необходимости узаконить данный институт, де­факто существующий на практике мусульманских народов России, многие воспринимают подобные инициативы как покушение на светский характер российского законодательства. В действительности это не так. На самом деле речь идет не столько о законодательном продвижении Ислама, сколько о разном понимании института брака: мусульманского с одной стороны и христианского, продолженного в светском, с другой. В Исламе брак находится исключительно в сфере горизонтальных, гражданских правоотношений и по своей юридической природе является договором, а институты религии по отношению к нему выполняют по сути лишь роль нотариуса (без них вообще можно обойтись). В христианстве же брак — это таинство, потому лишь Церковь может благословить на него, как и выдать (в исключительных случаях) разрешение на развод.

  Отстранив конфессии в 1917 году от регулирования вопросов семейного права, государство в действительности заняло не светскую, подлинно нейтральную к вопросам личной жизни позицию, а по сути продолжило по инерции те же многовековые установки Христианства касательно института брака, которые были раньше. Но если прежде вопросы брачно­семейных отношений были внутренним делом каждой из конфессий и решались в соответствии с их многовековыми обычаями, то теперь скрываемое под светской оболочкой христианское понимание брака стало общеобязательным для всех, в том числе и мусульман.

  По сей день государство «разрешает» гражданам вступать в брак, выдает «лицензию» на развод. Оно, конечно, более либерально, чем прежде Церковь, по крайней мере позволяет многократно вступать в брак и расторгать его, однако эта либеральность не доведена до своего логического конца. Если граждане добровольно хотят построить полигамную семью, то на каком основании государство вмешивается в их личную жизнь? Его задача — лишь регулировать имеющиеся правоотношения, но не определять за самих граждан их нравственный и личный выбор.

  Многие противники полигамии указывают, что введение подобного института порождает немало противоречий, связанных с тем, что размывается сам юридический статус лица, находящегося в браке. Ведь, согласно их трактовке, лицо может либо состоять в браке, либо нет, то есть статус этого лица и его наполнение всегда одинаково. Многоженец же либо участница полигамного брака уже нарушают подобную однородность, что в результате приведет к целому множеству противоречий.

  В действительности при нынешнем положении дел данные юридические противоречия неизбежны. Однако они возникают лишь потому, что государство продолжает исповедовать христианско­разрешительный принцип в вопросах брака. Но если оно будет действительно нейтральным к вопросам личной жизни граждан, если не будет за них путем ограничительных норм решать, как им строить ее, то только в этом случае оно станет подлинно светским.

  Попытка же преподнести институт брака как часть секулярных отношений, вычеркнуть его из перечня компонентов религиозной свободы и в силу этого лишить конфессии права голоса в данном вопросе — это также далекая от реальности и давно устаревшая концепция западной правовой мысли, которая исторически исходила из той же установки, что все отнятое у Христианства автоматически становится светским. В действительности же и христиане, и мусульмане вступают в брак, будучи движимы не нормами государственного права, а религиозным учением о грехе. Поэтому следует понимать, что свобода вероисповедания — это не только культ, но и многое другое. Модель свободы богослужебных отправлений отражает чрезмерно узкий взгляд на то, чем занимается религия. Поэтому, лишая мусульман права на полигамию, государство тем самым не только грубо игнорирует их вековые традиции, не только оставляет вне правового регулирования де­факто существующие общественные отношения, но и нарушает главный принцип современности — свободу совести и вероисповедания.

  Глупо считать институт полигамных браков инструментом решения демографических проблем общества, ибо даже среди мусульман количество многоженцев всегда было очень незначительным. Бессмысленно дискутировать о данном вопросе и с позиций морали, так как это ни к чему не приведет, ибо в таких вопросах у каждого своя правда. На проблему полигамии надо смотреть исключительно с позиции логики светскости государства, а не закрепленных на уровне законов этических установок. Мусульмане же, ратующие за узаконивание полигамии, также должны понять, что юридически неизбежным последствием этого станет возможность заключения однополых браков и многомужества.

  Автор настоящих строк не разделяет мнения многих своих единоверцев, считающих, что и в наше время полигамия необходима. Однако данный вопрос важен не только для выявления характера российского государства в отношении его светскости. В действительности речь идет о большем — о векторе развития нашего общества. Мы должны построить светскую страну не по историческому образцу западных монообществ, а опираясь на внутреннюю рефлексию, будучи движимы искренним стремлением учитывать все историческое многообразие народов, испокон веков проживающих на территории нашей теперь общей Родины. Вопрос полигамии можно считать индикатором, «лакмусовой бумажкой» желания государства к подобной юридической рефлексии. Одно дело декларировать многообразие традиций и обычаев российских народов, провозглашать их равенство, и совсем другое — подкреплять свои лозунги на уровне законодательства. Последнее же, в свою очередь, помогает ответить на главный вопрос: кто же мы, мусульмане, для своей страны — ее сыны или пасынки?

 ***

  В прошлом Человек Запада уверенно нес собой свой закон по всему миру. Однако сегодня мир подозрительно относится к западной «законности», еще подозрительнее, чем раньше. Человек Востока и Человек Юга предлагают иные альтернативы. Да и сам Запад засомневался в универсальной пригодности своего традиционного представления о праве, в особенности для незападных культур. Право, раньше казавшееся «естественным», оказывается всего лишь «западным».

  Одним из первых теоретиков свободы совести и вероисповедания был английский мыслитель XVII века Джон Локк, идеи которого порой называют «революцией в теории религиозной свободы». Однако сам Локк весьма ограниченно понимал пределы религиозной свободы. Он «полагал, что выдвинутые им общие принципы религиозной терпимости неприемлемы к католикам, мусульманам и атеистам». В настоящее время из «черного» списка Локка вычеркнуты все лояльные к законам государства конфессии, а сами идеи приобрели универсальное звучание. Однако на практике до подлинной свободы вероисповедания еще далеко, ибо для ее достижения необходимо отказаться от фактического европоцентризма в законодательстве, что не так­то просто. Конечно же, полная свобода недостижима в обществе в принципе, ибо, как справедливо считал Жан­Жак Руссо, «человек рождается свободным, но повсюду он в оковах», что неизбежно, поскольку, как известно, свобода одного всегда ограничивается свободой другого. Однако светское государство, определяя эти ограничения, законодательно регламентируя общие правила игры в свободу, должно занимать, подобно судье, подлинно нейтральную позицию, а не выполнять роль родственника одного из участников процесса. Но даже при искреннем стремлении государства быть равно удаленным от всех конфессиональных традиций учесть их нескончаемое многообразие не удастся. Поэтому мы вправе, пользуясь образом Томаса Мора, сказать, что светское государство — это утопия, «остров, которого не существует».

За чей счет банкет?

  В настоящее время, как и во времена СССР, учреждения культуры находятся на попечении государственного бюджета. Однако нынче перед ними не ставится никаких идеологических задач, они не призваны быть проводниками «линии Партии». Спрашивается, для чего тогда государство тратит на них общенародные деньги? Ответ очевиден: учреждения культуры призваны способствовать повышению нравственности в обществе, что обеспечивает его нормальное функционирование. Учреждения культуры занимаются по сути профилактикой правонарушений, а это безусловно выгодно и государству, и всему обществу. Если это так, тогда возникает следующий вопрос: почему храмы различных конфессий, которые также прививают людям ценности морали, остаются вне поля зрения государственной опеки? А ведь они порой гораздо более эффективно утверждают в сознании людей запрет на убийство, воровство, взяточничество и т. д., ведут работу не только среди интеллигенции, но и в самых нижних социальных слоях, наиболее подверженных влиянию деструктивных идей. Разве в этом не заинтересованы все члены общества, вне зависимости от их убеждений и религиозной принадлежности, ведь вор будет взламывать квартиру не только христиан или мусульман, но и атеистов?

  В результате верующие остаются под гнетом двойного «налогообложения»: с одной стороны, они как налогоплательщики в принудительном порядке обязаны содержать учреждения культуры, с другой — по зову своей веры содержать те храмы, прихожанами которых являются. Многие верующие не ходят в театры (как и зачастую интеллигенция не ходит в храмы), почему же они должны оплачивать эстетическое удовольствие тех, кто их посещает? Более того, на содержание верующих таким образом вешаются учреждения, проводящие в жизнь иные мировоззренческие установки, конкурирующие, а порой и противоречащие их религиозным убеждениям. Поддержка же храмов как исторических памятников — это всего лишь законодательная лазейка, не решающая вопрос по существу и охватывающая лишь малую часть случаев.

  Указанное противоречие имеет два способа решения: либо ради справедливости и равноправия всех граждан лишить учреждения культуры государственной поддержки, либо включить в систему государственного финансирования учреждения религии, как это сделано в ряде европейских стран. С решением этого вопроса должны определиться сами участники процесса — государство, учреждения культуры и религии. Задача же автора — лишь вскрыть имеющееся противоречие и поставить на повестку дня вопрос о самом факте его существования.

Рустам Батров.