На становление российской государственности, как известно, огромное влияние оказала византийская традиция. Именно поэтому восточное христианство — Православие — признавалось и признается многими до сих пор основой и сущностью российской цивилизации. Вместе с тем факт исторического проживания на просторах Российской империи миллионов последователей других конфессий, в первую очередь мусульман, все настойчивее требовал своего осмысления. Как результат, в начале XX века на свет появилась идея евразийства.
Соединение Запада и Востока, европейского и азиатского и в определенном смысле Христианства и Ислама стало предметом глубокого анализа евразийцев. Однако этот анализ не был завершен в правовом поле. Истории известны примеры того, как соприкосновение христианской и мусульманской культур выражается в правовых категориях: мусульмане в Испании — мудехары, христиане в арабском халифате — зиммии. Но при этом речь всегда шла об анклавах, автономиях религиозных меньшинств. Евразийские же историки и философы предлагали увидеть качественно иную модель сосуществования Христианства и Ислама — их взаимное слияние, синтез. Последним шагом на пути от теории к практике оставалось формулирование своих идей на языке права. Однако именно этот шаг и оказался неосуществленным.
Отечественная юриспруденция долгое время была невосприимчива к многокультурной специфике России. Юридическая мысль была подчинена строгой дихотомии: либерализм — самодержавие. Иного выбора она просто не видела. Апологеты «симфонии властей» настойчиво игнорировали мусульман в «лоне святой земли русской». Однако и западные идеи (свобода совести и т. д.) лишь частично могли вписать в правовое поле мусульманский компонент.
Революция 1917 года впервые для России установила западную по происхождению и по своей сути модель светского государства. А демократические преобразования 90х годов попытались наполнить реальным содержанием декларируемое и ранее право на свободу совести и вероисповедания. Рожденные в недрах западной монокультуры, эти идеи были привнесены в российскую действительность извне, а не стали, подобно евразийству, плодом внутренней рефлексии. Поэтому уместен вопрос о том, насколько соотносится российский Ислам с идеей религиозной свободы и понятием светского государства, с одной стороны, и с другой — насколько эти идеи способны отразить специфику российской цивилизации.
Прежде всего необходимо отметить, что свобода совести и светское государство — это отнюдь не взаимообусловливающие друг друга понятия, когда одно немыслимо без другого. Известны примеры как светских государств, беспощадно ущемлявших религиозные права своих граждан, так и государств «конфессиональных», уважительно относящихся к религиозным меньшинствам. Поэтому далеко не все западные страны спешат объявлять себя светскими государствами. Из 15 страносновательниц Европейского Союза на конституционном уровне это сделала лишь Франция, которая наряду с США и стала хрестоматийным примером в данной области. Ведь в конечном счете определяющим фактором является не отношение государства к церкви, закрепленное в Конституции, а его практические правовые, административные и судебные действия в этом вопросе.
Тем не менее Россия в начале XX века решила пойти по пути строительства светского государства. В конце того же века этот выбор был подтвержден. Построение такого государства — непростая задача, но коль назвался груздем — полезай в кузов. И для того чтобы осознать всю ее сложность, необходимо вникнуть в само понятие светского государства.
В классической латыни saeculum имело значение «эпоха», «время», «поколение». Но уже в II–IV веках отцы церкви стали использовать это слово для обозначения «преходящего», «бренного» мира, противопоставляя его вечному Царствию Божьему. При этом «светский» как синоним «бренного» носил негативную окраску и был уничижительным эпитетом, обозначавшим привязанность ко времени. Антонимом понятия «бренный» стало понятие «духовный», а потому клирики возвышенно именовались «духовными».
[img border="0" src="http://www.gazeta.islamnn.ru/photos/salat_in_NY.jpg" width="200" height="300" align="right" alt="Мусульмане, читающие молитву на улице Нью-Йорка, США">Даже после победы светских тенденций в обществе дух и наследие христианства не испарились в никуда, они продолжали свою, в том числе правовую жизнь. По сей день многие моральные ценности христианства составляют основу светского законодательства. Это вовсе не означает, что государство является законодательным проводником христианского учения. Просто общие истины едины для всех: и для светского, и для христианского мировоззрения (не убий! не укради! и т. д.).
Однако сложности начинаются тогда, когда под покровом светского законодательства скрываются не просто общие для всех нормы, а постулаты и установки, порожденные именно христианством, известные только этому религиозному учению. Возникает вопрос: как же тогда отличить светское от религиозного?
Для того чтобы ответить на него и вскрыть латентные отголоски христианского учения в лоне светского законодательства, необходимо понимать, что в итоге источник всего светского — это рациональность, а источник религиозного — сила авторитета. Государство запрещает убивать не потому, что это грех, караемый в потусторонней жизни, как учит Библия, а потому, что это несет угрозу для общества. Внешне и христианская концепция греха, и уголовная наказуемость преступления могут приводить к одним и тем же результатам, но с точки зрения своего источника нормы в обоих случаях принципиально различаются.
Однако поскольку понятие «светский» исторически сформировалось в ходе противостояния с христианством, его зачастую понимают не как «рациональный, основанный на разуме», а как «нехристианский». Это различие не имеет принципиального и практического значения для монообществ, в недрах которых и произошло становление понятия «светский», однако подобное его понимание явственно проступает тогда, когда на сцене появляется некий третий игрок, в нашем случае Ислам. В такой ситуации понимание светского как нехристианского натыкается на целый ряд противоречий, ибо то, что в монообществе для светских глаз кажется нерелигиозным и потому непринципиальным, может оказаться не таким уж безобидным и отнюдь не религиозно нейтральным для мусульманского мировоззрения. Например, всеобщий отдых в воскресенье, как все понимают, является продолжением христианской традиции («Воскресение Христово»), что не является проблемой для светскости государства, образованного на основе монообщества: кто является христианином — в этот день посещает службу в церкви, кто атеистом — занимается своими делами. Между ними нет никакого противоречия, и никто из граждан не ущемляется в своих правах. Однако наличие в обществе мусульман с неизбежностью нарушает эту идеалистическую картину, ибо со своим предписанием молиться в пятницу они остаются, что называется, не у дел. Автор не ставит вопрос о необходимости пересмотра существующих вещей касательно выходного дня. Однако для понимания сути проблемы этот пример вполне нагляден.
Р. Батров
Продолжение следует.
